Юлия Рутберг приехала в Красноярск с антрепризным спектаклем «Прощай, маньяк!» и поговорила после спектакля и перед 18-ти часовым переездом в Иркутск с Ксенией Пещик.
О Красноярске
Я хочу сделать комплимент красноярской публике, которая сегодня была на спектакле. Нас очень хорошо приняли, очень уважительно. Мы играли спектакль после отпуска. Репетировали в Москве и здесь вспоминали, адаптировали. Это очень важно, после перерыва хорошо сыграть вот этот первый спектакль. Иногда бывает странная реакция у публики, например, засмеются в том месте, где не смешно вообще. А вот в Красноярске публика умная пришла, очень точные реакции у нее были. И я отдыхала на сцене, совсем не чувствовала себя цирковой лошадкой. Я общалась и сообщала что-то важное зрителю. И волнение было такое прекрасное. Такой душевный трепет бывает, когда соскучишься по спектаклю и надо его сохранить и в ладонях залу передать. В Красноярске это получилось сделать. У нас же не совсем обычный антрепризный спектакль.
публика умная пришла, очень точные реакции у нее были
Об антрепризе
Я девочка взрослая уже и для себя давно решила: сумма прописью не может определять твоего счастья. Счастье определяют любимое дело и совесть. Если у человека, у профессионального артиста, есть совесть, он к любому своему спектаклю будет относиться одинаково, не важно, где и под каким брендом он идет — Театр Вахтангова, Театр Станиславского, Театр Наций или антреприза. Многие стали забывать о том, что когда-то была великая антреприза Корша, где играли Айседора Дункан, Алиса Коонен и другие великие артисты. В чем прелесть антрепризы? Это свобода, потому что в ней могут встретиться артисты, которые играют в разных театрах и волею судеб у них нет возможности вместе сыграть. Я именно так отношусь к антрепризе. Вы знаете, когда-то лет 10 назад сами зрители сформулировали, что стало для меня, с одной стороны, оберегом, а с другой стороны — запретом, вот такую вещь: когда они видят мою фамилию в афише, это является гарантом качества для них. И тогда я поняла, что не имею права привезти то, что мной не выстрадано, то, что мной не продумано, то, что я не люблю.
Я очень уважительно отношусь к публике, потому что мы — артисты, спектакль и театр вообще, не можем существовать без публики. А публику, особенно в сегодняшнее время, мне кажется, надо воспитывать, привечать, настаивать на каких-то ценностях. Не имеет смысла любой выход на сцену, если тебе нечего сказать. Это мне сказал мой любимый педагог Юрий Васильевич Катин-Ярцев, когда я еще училась на втором курсе в училище. И это абсолютная правда. Зритель должен обязательно сопереживать. Те эмоции, которые ты предлагаешь: позитивные, негативные, горестные, сладостные — они должны попасть в душу, а желательно в сердце и, конечно, загрузить мозги.
Об актерской этике
Мне очень многие вещи бывают не симпатичны, а кому-то и я не симпатична, потому что я не доллар, чтобы всем нравиться. Но существует какое-то командное уважение, корпоративная этика. Я никогда не буду осуждать людей, которые иногда вынуждены принимать участие в чем-то не очень качественном, потому что надо кормить детей, потому что пожилые родители. И на самом деле, жизнь состоит не только из цветов и шампанского, а жизнь состоит из огромного количества трудностей, и они все наворачиваются и наворачиваются.
жизнь состоит не только из цветов и шампанского
О российских актрисах
Прекрасные женщины, артистки, они должны быть в такой физической форме, как космонавты, потому что у них бесконечные перелеты, переезды. При этом они должны выглядеть, как фотомодели, и должны все уметь делать, как цирковые лошади. Поэтому я так люблю артисток, я их так уважаю. Вообще российские артистки — они эксклюзивные. Я думаю, что американским дивам и не снилась такая работа, потому что у них нет такого трэша, как у нас. Если они будут лететь шесть с половиной часов, они не будут играть в этот день в спектакле ни при каких обстоятельствах. Потому что у них — райдеры-шмайдеры. И это очень хорошо. Это прекрасно, но у нас такого нет. И надо с этим смириться. Поэтому я испытываю огромное, колоссальное, человеческое уважение к моим коллегам-женщинам, которые, превозмогая усталость, выходят на сцену. Они могут спать два часа и при этом танцевать, петь, шутить, и никто в зале не понимает, не видит их состояние.
американским дивам и не снилась такая работа
О нецензурной лексике и свободе
Я была на спектакле Сережи Женовача (Сергей Женовач — режиссер) в его театре и смотрела спектакль «Москва-Петушки», где блистательный артист Вертков (Алексей Вертков — актер) играет Венечку Ерофеева и несколько раз матерится со сцены, и я сама ему аплодировала, потому что невозможно себе представить этого человека без ненормативной лексики. Но это было сделано настолько деликатно, в образе и от сердца, что меня ни коим образом это не покоробило. Но вообще, то, что мат пришел на сцену — для меня это неприемлемо. К сожалению, это такая же ситуация, как со свободой. Все кричали: дайте нам свободу, дайте нам свободу! И нам попытались дать эту свободу, а все решили, что свобода — это беспредел, когда никто ни за что не отвечает. Но на самом деле, свобода — это огромная ответственность, прежде всего. Замечательный поэт Пригов написал когда-то:
Нам всем грозит свобода
Свобода без конца
Без выхода, без входа
Без матери—отца
Посередине Руси
За весь прошедший век
И я ее страшуся
Как честный человек.
Вот такой свободы и такого мата я страшусь. Надо понимать меру ответственности и уметь делать это изысканно, как у Баркова (Иван Барков — поэт), например, где это является кладовой и лексическим хранилищем того, что существует огромное количество лет. Благодаря мату в том числе, например, мы выиграли войну, потому что это такие энергетически сильные слова, это такой выплеск! Поэтому надо понимать, с чем ты имеешь дело, зачем ты это делаешь и как у тебя это получается. И тогда все будет нормально.
Юлин низкий голос можно слушать бесконечно долго. Хочется спросить, сыграла бы она у Богомолова, одобряет ли арест Серебренникова и как это — играть Раневскую? И много чего еще. Но потом мы обе вспоминаем про 18 часов, которые ей предстоит ехать на поезде, и прощаемся.