Открытие выставки «Свидетельство очевидца. Семён Белый»
Открытие выставки 21 ноября в 19:00, вход бесплатный.
На открытии небольшую экскурсию проведет сын Семёна Белого, художник Пётр Белый.
Литографии Семена Белого создавались в 1970−80-е годы, когда цех эстампов в Ленинграде работал как хорошо отлаженный комбинат по производству оригинальной печатной продукции, ориентированной на потребности советского рынка. К этому времени репертуар сюжетов и тем в советском искусстве был уже полностью сложившимся, так что художнику, работающему в этой системе, необходимо было его учитывать и по возможности воспроизводить. И, тем не менее, Семену Белому удается изображать будни и праздники советского человека так, что они не кажутся каноничными.
Художника вдохновляет возможность запечатления самых разных сторон советской жизни — от официальной до личной. Более того, преобладание бытового и домашнего, соотносимого с жанром малых голландцев, привносит особую лирическую и задушевную интонацию. В большинстве работ живые жанровые сценки носят игровой, лукаво-простодушный, юмористический характер, они увидены под определенным углом зрения. Этот угол зрения выдает стилистика — приверженность к несколько инфантильному языку изложения, за которым открывается настоящий исток его творчества. В эстампах художника ощутима любовь к примитивистской, низовой народной эстетике, что сразу же выводит это искусство в сферу классического модернизма ХХ века, питавшегося этими истоками.
В муравейнике всенародной советской стройки легко узнаются Вавилонская башня или, волшебная гора, архаическая башня-зиккурат с далеким горизонтом, где люди, вовлеченные в пейзаж — часть этой роевой стихии жизни, подобно тому, как изображали такие «картины мира» Питер Брейгель Старший или хорватский примитивист Иван Генералич. Так «советское» становится «фольклорным», лишаясь навязчивой идеологичности, приобщаясь к своим архетипам, имеющим, к тому же, и свои устойчивые тропы, символы, образы и язык в изобразительном искусстве. Семен Белый в духе советского модернизма шестидесятых-семидесятых увязывает найденный материал со спецификой тиражного эстампа.
Найти Матисса в кустарной открытке или коврике с лебедями, а краснофонную новгородскую икону XIV века в советском плакате — было привилегией зрения особого рода. Для ленинградского графика такого рода эстетство было знаком принадлежности к своему кругу, культивирующему особенности формального языка на свой страх и риск, — ведь это был личный выбор, за которым просматривается и определенная линия эстетических предпочтений советской интеллигенции того времени. Иконография графических работ художника вырастает из личного подбора картинок, где могут быть артефакты различного рода — от вышивки и лубка — до газетной вырезки или фотографии.
В позднесоветскую эпоху в художественной среде сложился особый культ собирательства, когда мастерские художников наполняются предметами, принцип соединения которых друг с другом в одном пространстве, наверное, привел бы в замешательство какого-нибудь этнографа, решившегося исследовать эту странную культуру. Тогда же актуализируется в интеллигентском сознании и термин «китч», в первую очередь подразумевающий определенный интуристовский набор «лярусс». Народные промыслы процветали. На этом фоне особую прелесть приобрели как бы подлинные образцы фольклорного творчества, не включенные в сферу официального (и неофициального — «фарцы») советского рынка. Эта сфера необъятной народной кустарщины, куда входят и коврики с лебедями, охотниками на привале и тремя богатырями, и раскрашенные от руки черно-белые фотографии, и ручная вышивка, и многое другое, «на любителя» (например, на Некрасовском (Мальцевском) рынке существовал богатейший отдел семян, где возле каждого мешочка с определенным сортом была закреплена гладкая расписная дощечка с изображенными плодами: огурцы, помидоры, капуста, перец, свекла и др., это были настоящие шедевры живописи — ярчайшие, чистые анилиновые краски притягивали к себе внимание).
В то же время, в 1970−80-е годы, и сам советский агитпроп — ширпотреб привлекает к себе художников соц-арта и «концептуализма» (Эрик Булатов, Леонид Соков, Илья Кабаков), правда отнюдь не в качестве предмета любви, восхищения или умиления. Операция критического остранения предполагала апроприацию языка советской идеологии и коммунального быта и его дальнейшее переосмысление в ироническом, абсурдистском или ином ключе, предполагавшем перекодировку привычного восприятия.
Семен Белый на свой лад отозвался на веяния времени. Его тоже привлекала низовая эстетика, но он понял и полюбил ее в самом простодушно наивном проявлении, которая так притягивала и восхищала Михаила Ларионова и компанию, увидевших красоту в лубке, вывеске, резьбе, росписи и др. В 1970-е годы веселый ларионовский вкус к примитиву претерпевает изменения, проявляясь уже не столь радикально в самом творчестве, сколько именно в коллекционировании, собирании разнообразных артефактов — от предметов традиционной народной культуры до современных кустарных вещей и образцов бытового китча. Наиболее последовательно ларионовский подход стал определяющим уже в 1980-е годы в эстетике «митьков» и «новых художников».
Все работы Белого, о которых идет речь, — это официальный советский многотиражный эстамп, цветная литография, которую мог приобрести любой гражданин, пожелавший украсить им свое жилище. Это, конечно, далеко не «коврики», а мастеровитые вещи, сделанные в продолжение лучших традиций ленинградского эстампа, детской книжной иллюстрации, плаката, в них проявляет себя и насмотренность и начитанность художника, чрезвычайно тактично варьирующего стилистику «народной картинки». Перед нами очень тонкая стилизация, в основе которой хорошо читаемый источник, вдохновивший художника: от иконы и книжного лубка до «оформиловки» — советского дизайна, повсеместной халтуры, процветавшей в брежневское время. Своим интересом к жанру, к бытовым, жизненным мелочам, а также в несколько сказочно-наивном языке изложения Белый на свой лад развивает линию искусства, намеченную в 1920-е годы в живописи и графике Сергея Лучишкина, Самуила Адливанкина, Александра Тышлера.
Оставаясь на привычной для него территории эстампа, ему удается максимально обогатить свой язык, создавать очень живые, остроумные работы, в которых нет ощущения наигранного опрощения или стеба, а подкупает органичность — пред нами энциклопедия жизни и быта советского человека, рассказанная живо и увлеченно. Как правило, в сочиненных им композициях — всегда многолюдно и весело, царит дух оживленного праздника — такое впечатление, что все происходящее в жизни советского человека — непреходящий радостный карнавал, будь это субботник, или сбор урожая, открытый каток в парке «Динамо», обсуждение проекта в НИИ, выборы, асфальтирование улицы, вывеска транспаранта «миру — мир», весенние работы в парке. Сами торжественные события и праздники изображены с присущим, наверное, только детям, беззаботным и радужным, многоцветным ощущением счастья — будто муравейник или же хор разноцветных бабочек и стрекоз заполняет пространство листа — такова насыщенность многочисленными персонажами всех его сюжетов.
Художник берет схему житийной иконы и превращает ее в наглядный репортаж о жизни передовика производства («Доброму Славе — добрая слава!»), причем без всякой соцартовской фиги в кармане — в этом прямодушии, где есть место и юмору, и иронии, проявляется родство с детской иллюстрацией, ставшей полем эксперимента совершенно другого рода для московских концептуалистов. Это свой путь — способ «заговаривания» советского накануне его исчезновения, когда этот мир стал восприниматься как некая потусторонняя цивилизация со своими магическими ритуалами.
Когда мы смотрим литографии Семена Белого, у нас нет ощущения того, что весь этот мир стоит на пороге своего небытия, столько в них доброты и радости, настоящей жизни «без кавычек». Это послание без двойного дна отнюдь не кажется тавтологичным официальному агитпропу, во многом благодаря подкупающей лирической и инфантильной интонацией, присущей, в большей степени, детской иллюстрации того времени.
Глеб Ершов
6+